Филип Фармер - Пир потаенный [ Пир потаенный. Повелитель деревьев]
Они слишком хорошо знали меня, чтобы подумать, что в отчаянии я могу покончить жизнь самоубийством. Они могли быть спокойны. Я никуда не мог деться из этой западни, ставшей моей тюрьмой вплоть до второго пришествия.
* * *Я начал с того, что понюхал и попробовал воду в ручье. Она оказалась превосходной. Потом медленно пошел вдоль ручья к озерцу, из которого он вытекал, и остановился, поровнявшись с хижинами. Принюхавшись, я уловил запах самки человека и какого-то другого создания. Запах был смутно знаком, но мне не сразу удалось идентифицировать его. Внезапно, еще не поняв толком, в чем дело, я почувствовал, как взъерошились волосы у меня на затылке, а из горла вырвалось рычание. Подсознание мне опередило сознание. Теперь я вспомнил! Запах, доносящийся из одной из хижин, был запахом взрослого самца Племени!
В двери показалась голова женщины, которая, едва завидев меня, бросилась мне навстречу.
— Джеймс! — закричала она смеясь. — Джеймс? Неужели это ты!
Едва я услышал ее голос, как понял, с кем свела меня судьба. Красотка, ростом в метр восемьдесят четыре с половиной сантиметра, с копной светло-рыжих золотистых волос, бросилась мне на шею. Эта была датчанка, графиня Клара Экджайер. Последний раз мы виделись с ней восемь месяцев тому назад, во время последней ежегодной церемонии. Клара сохранила те же в одежде и, как всегда, совершенно не пользовалась макияжем. Да он был ей и ни к чему.
Она сжала меня в своих объятиях, использовав весь запас «чувственного трепета», который каждая Ева должна беречь и копить для своего Адама. Ее улыбка не была бы более ослепительна и прекрасна, даже если бы я специально спустился в эту преисподнюю, чтобы вызволить ее из тюрьмы.
Но я почти не обратил на нее внимания, сосредоточив все внимание на жителя соседней хижины. Появление его головы в дверном проеме подтвердило точность диагноза, установленного моим обонянием.
Мне не приходилось раньше видеть его. Но в этом не было ничего удивительного. Племя всегда предпочитало жить в стороне, не привлекая к себе излишнего внимания. Как и их предки, эти последние представители антропоидов, всегда отличались излишней, прямо-таки болезненной, скромностью. Я был уверен, что раса угасла, считая, что в живых осталась лишь одна самка, самца которой я был вынужден убить восемь месяцев назад. И вот я видел перед собой нового Штб-тб, или Убийцу Леопардов, как это приблизительно переводилось. Большой юный самец, и в полном расцвете сил.
Остановившись на самом пороге, он надолго застыл в неподвижности, освещенный светом нарождающегося дня. Высотой в метр девяносто, его прочный, крепкий скелет служил хорошей основой для ста шестидесяти килограммов великолепно развитых мышц. Длинная рыжеватая шерсть покрывала все тело, придавая ему общую темно-коричневую окраску. Создавалось впечатление, что он чрезмерно волосат. Но оно было обманчивым. Количество волос на единицу поверхности кожи у него было гораздо меньше, чем у среднестатистического человека, особенно южных районов. Просто у него, как у шимпанзе, длина волос компенсировала их количество.
Строение его тела, включая мощные округлые ягодицы и форму таза, побудили одного антрополога сразу отнести его к классу гоминидов. Однако ноги его были немного короче, в то время как руки — гораздо длиннее человеческих, ступни ног уже значительно отличались от обезьяньих. Их, скорее, можно было сопоставить со ступней неандертальца.
Антропоиды никогда не ходили, опираясь на все четыре конечности, как то делают гориллы. И уж тем более не тем способом, который описал мой биограф в главе, которую им посвятил. В то время, когда он писал свои первые два тома, ему были неизвестны многие детали. Поэтому он часто компенсировал отсутствие знаний своим разыгравшимся воображением, что, естественно, привело к большому количеству ошибок. Впоследствии, будучи, с одной стороны, справедливым, он признал их, но с другой, как человек весьма упрямый, решительно отказался их исправить, не желая разрушать единство текста.
Шея этого юноши была толстой и мускулистой. Лицо его, с первого взгляда, было больше похоже на лицо гориллы, чем человека, и какой-нибудь профан не отличил бы их друг от друга, даже при длительном изучении и сравнивании. И заметьте себе, что кажется для меня совсем уж невообразимым, но никто из живущих ныне людей не согласился бы изучать его вот так, лицом к лицу, а лишь находясь под защитой прочной металлической решетки. Его огромные выступающие надбровные дуги, плоский, приплюснутый нос, выдвинутая вперед нижняя челюсть со скошенным подбородком, черные вывернутые губы, прикрывающие длинные желтоватые клыки, низкий лоб и высокий затылочный гребень могли бы если не напугать, то, по крайней мере, заставить почувствовать себя весьма неуютно большую часть людей.
Каждая его черта была снимком с воспроизведенного антропологического портрета парантронуса, травоядного гоминида, населявшего некогда восток африканского континента, около миллиона лет тому назад. Как и горилла, он был в основном вегетарианцем, о чем говорит сходство строения их челюстей и зубов. Но в отличие от горилл, члены Племени при случае ели и мясо. И это не было их единственным отличием. Самая большая разница была в объеме их черепной коробки и в том, что они могли объясняться друг с другом словами. А сколько легенд было обязано им своим появлением на свет. Антропоид, стоящий сейчас передо мной, был во много раз увеличенной копией агогвы, «маленького волосатого человечка», фигурирующего в сказках племен, живущих в самой глубине джунглей.
Молодой самец заковылял ко мне, покачиваясь из стороны в сторону и нелепо размахивая длиннющими руками. Огромная, заостренная впереди грудная клетка вздымалась с угрожающей быстротой.
Я обратился к нему на языке Племени, тихом и спокойном, будто журчание ручейка. Он остановился, недоуменно похлопал ресницами и двинулся дальше, Я повторил фразу. Он вновь притормозил и спросил:
— Что означает эта абракадабра?
Теперь хлопал глазами я. Он говорил на английском языке! Конечно, произношение весьма страдало из-за формы его ротовой полости, не позволяющей формировать многие звуки английской речи. Особенно плохо ему давались гласные. И все-таки он говорил настолько бегло, будто английский был его родным языком, что, впрочем, так оно и было, так как он никогда не слыхал звуков речи его родного Племени. Но на этом неожиданности не кончились. Он вовсе не был агрессивно настроен по отношению ко мне, как я предположил вначале. Жизнь в Племени приучила меня к тому, что самцы, какими бы ни были их истинные намерения, всегда начинали с того, что показывали, насколько они воинственны. На этот раз я ошибся. Юноша просто хотел поболтать по-английски или на суахили.
